Карамзин Николай Михайлович

Граф Истории Карамзин

На дворе вьюжило. Зима 1766 наступила задолго до календарного срока. В доме отставного полковника Михаила Егоровича Карамзина царила тревожная атмосфера, печи жарили что есть мочи, горели свечи, детям запрещено было всякое озорство и беготня по притихшим залам. Сновали с какими-то тазами и простынями нянечки и мамочки. В центральной зале у камина расположился хозяин дома нижегородский и симбирский помещик, силясь читать газету, что выходило у него прескверно. Томительное ожидание было вознаграждено рождением сына к утру 1 декабря. Тогда молодая и очень красивая Екатерина Петровна Карамзина в девичестве Пазухина осчастливила мужа, так появился на свет Николенька Карамзин, которому было суждено спасти Россию от исторического забвения.

Старинный, но не особенно богатый дворянский род, как по линии матери, оставившей Николеньку сиротой в возрасте трех лет после рождения второго сына, так и по линии отца - насчитывал много поколений достойных слуг государевых, отмеченных доблестью служения Родине. В такой атмосфере и формировалось мировоззрение мальчика, окрашенное одиночеством после потери матери. Мальчиком, выбрав для себя уединение, он с неохотою участвовал в детских играх, его манила мамина библиотека. Так в атмосфере тишины и мечтательности, что несёт деревенское уединение, отмеченное красотой поволжской природы, будучи ещё совершенным ребенком, он начал читать французские романы, очерки по истории Рима сочинения Ф. Эмина, «Дон Кихот», и особенно история о Сципионе Африканском увлекала его тем, что позволяла видеть и чувствовать себя героем. Он проглатывал книги одну за другой. Возможно, это и сформировало мировоззрение одного из самых ценных наследий, завещанных русской культуре творчеством Карамзина.

Безусловная ценность наследия заключена не только в произведениях, не только в преобразовании русского литературного языка, но и в человеческом облике автора. Сухой и скупой на любые душевные изливания, он никого не впускал в «святая святых» своей души. Создав культ дружбы, он был трагически одинок, что нашло отражение в его произведениях. Обязанности наставить маленького Колю в умении писать и читать поручены были по отдельным свидетельствам дьякону местной церкви. Способности ребёнка без особых трудов позволили ему освоить Часослов, затем он овладел гражданским шрифтом, позже оказалось возможным приставить к его обучению немца - гувернёра, предобрейшего нравом и недалекого, по сути.

По его признанию, прозвучавшему в стихах, он расценивал свои способности даром оставленным ему матерью. «Твой тихий нрав остался мне в наследство». И особенно ценил отпечатанные в его душе красоты Поволжья. Картины природы оставили глубокий след в душе будущего лирика. «И я природу полюбил». Целыми днями он просиживал за книгами где-нибудь в тиши сада или на берегу Волги, и только дождь напоминал ему о голоде и необходимости возвращения домой.

Герои его романов завораживали тем, что пройдя многие искушения судьбы, оставались добродетельными, безобразное и гнусное зло гибло, а побеждало добро и «любезность». Царство грёз, как «синее пространство Волги», волновало его воображение и становилось реальностью бытия. Преодоление опасности, свершение подвигов во имя прекрасной дамы, сражения с разбойниками, избавление страдающего плененного друга от цепей - такие волшебные коллизии отражали его глубокие синие глаза, исполненные вечной печалью сиротства.

Необыкновенной радостью для Николеньки был приезд гостей в дом. Гостеприимный и хлебосольный его батюшка принимал в доме соседей чуть ли не со всего уезда, и тогда случался праздник. Старые приятели долго не могли наговориться о литературе, политике, деревенском хозяйстве. Жизнь губернии, анекдотически изображённая местными острословами, послужила богатейшим материалом для будущего литератора. Насколько зримо явлены образы гостей его отца в произведениях, это достойно восхищения. Вот вам «заслуженный майор Фадей Громилов, зимой и летом в бархатном камзоле, с кортиком на бедре, громким своим голосом...ужасал воевод». Или «седовласый ротмистр Бурилов, простреленный насквозь башкирскою стрелою». Или «бывший воеводский товарищ Прямодушин...совесть (твоя) умнее крючкотворства... и трость твоя, подаренная фельдмаршалом Минихом» всегда при тебе. Составленное фрондирование, скреплённое их подписями в документе о братстве друзей и чести «клянёмся честию благородных людей жить и умереть братьями, стоять друг за друга горою, во всяком случае...» - не могло обойти внимание юного мечтателя и не оставить отпечатка на восприимчивой душе.

Приветливый и грустный мальчик, обласканный суровым мужским вниманием, сидя на коленке, помогал набивать их трубки, подавал огоньки и трут под бесконечно повторяемые рассказы о героизме русского воинства. Детство закончилось, начался дворянский пансион в Симбирске, а затем лучший по тем временам частный пансион профессора Московского университета И.М. Шадена, где он продолжил образование и обучение языкам, лекции в Московском университете заложили основу качественного образования и, согласно общепринятым укладам дворянства, поступил на службу в Преображенский полк.

Не только литературные раздумья занимали в то время молодого поручика, водоворот светской жизни, юные прелестницы кружили голову будущему «Графу истории». Имея широкий круг общения, он сблизился с Дмитриевыми, один из которых, Иван Иванович, прославился сатирическими баснями и переводами французской поэзии. Они непрестанно вояжировали из литературных кружков на бал, оттуда в литературный салон и так далее.
Стоит отметить, что «Московский журнал», издаваемый Карамзиным, с 1971 года имел успех и способствовал выдвижению новых имён на литературную арену. Там публиковал свои стихотворные опусы его друг и баснописец Дмитриев.

В 1784 году горестное известие о смерти отца заставило его вернуться в Симбирск, где он вступил в масонскую ложу. Симбирск имел давние масонские традиции. Основателем ложи «Златого венца» слыл Иван Петрович Тургенев, являясь Великим мастером ложи, он заметил талантливого юношу, состоявшего во второй масонской степени, и увёз его из Симбирска в Москву, где свёл с Н.И. Новиковым. И в 1785 году под присмотром активного просветителя и талантливого организатора, коим Новиков являлся, несомненно, стал издавать первые оригинальные свои сочинения и переводы с французского.

Став членом Дружеского учёного сообщества, он поселился в принадлежащем обществу доме. С особым рвением Карамзин участвует в издании первого детского журнала «Детское чтение для сердца и разума», основанного Новиковым. Детей в то время считали маленькими взрослыми людьми, и, обнаружив, что для детского чтения язык изложения был грузен и неповоротлив, что трудность книг для детского чтения составляла серьёзную проблему, Карамзин может быть, впервые понял необходимость реформации родного языка. Разыскивая интересные для детей произведения, он пересказывал их для детей доходчиво и образно, чем совершил переворот в литературе для детей, пользу которого трудно переоценить.

Дружбу с Новиковым и домом Плещеевых, куда его также ввёл Новиков, Карамзин сохранит до конца своих дней. Принадлежавшие к масонской ложе просвещенные мужи и их деятельность, неоднозначно оценены российским сообществом, и дело может быть в таинственной закрытости их деятельности.

Существуют свидетельства о выходе Карамзина из ложи, так же как и мнение что последовавшее путешествие за границу имело целью получение инструкций от руководства ордена, приобщение к их конституциям уставам и тайным документам. В пользу последней версии свидетельствует наличие достаточного количества денег на путешествие у не богатого Карамзина. Впрочем, арестованные участники масонской ложи не дали показаний на Карамзина, как члена общества и сохранили тайну, откуда вдруг у него оказались деньги. Князь Н.Н. Трубецкой заявил на допросе: «Что же принадлежит до Карамзина, то он от нас посылаем не был, а ездил ваяжиром на свои деньги».

Архив Карамзина таинственным образом исчез, и таких тайн в жизни писателя случалось довольно много. Как бы там ни было, произведения писателя дают ясное понимание того, что он не был привержен к мистической стороне масонства, но привлекаем просветительской деятельностью - он провёл в Европе более года. Посетил Германию, Англию, Швейцарию, Францию беседовал с И. Кантом, Ш. Бонне, И.К. Лафатером, во Франции в Национальном собрании слушал страстного О. Мирабо и М. Робеспьера, убедившись в силе слова ораторского и печатного, способного раздуть революционное пламя Парижа. Публичные площадные дискуссии произвели на литератора сильное впечатление. Он спешил на Родину, наполненный идеями просветительства, способствующими служить благом для общества.

Так начал издаваться «Московский журнал», где как уже говорилось выше, нашли достойную оценку читателями литературные труды дорогих его сердцу людей, где была опубликована «Бедная Лиза». Успех публики снискал литературный труд «Письма русского путешественника» и большое количество литературно-критических статей, которые можно считать программой эстетического сентиментализма, утверждавшего важность чувств и переживаний человека в независимости от чинов и сословий.

В это же время в литераторе пробуждается острый интерес к историческому наследию России. Его занимают исторические сочинения иностранцев о стране, летописные памятники, Дивеевы грамоты. На восшествие Александра I на престол он пишет «Историческое похвальное слово Екатерине Второй», в котором выражает свои взгляды на сущность монархии и обязанности монарха, как отвечающего за своих подданных.

Интерес к реальной истории перевешивает для Карамзина все другие увлечения. Во втором издаваемом им журнале литературно-художественном и общественно-политическом «Вестнике Европы» выходят исторические произведения Карамзина «Марфа Посадница или Покорение Новгорода», «Известие о Марфе Посаднице, взятое из жития Святого Зосимы», и другие. Литературная привлекательность этих произведений для читателя состояла в предлагаемых интригующих сюжетах, созданных на реальных событиях, что позволяло следить за читательским восприятием. Эти исследования стали важным моментом подготовки к работе над главным трудом жизни.

Новый и может быть, главный этап в жизни Н.М. Карамзина начинается с1803 года. Указом императора Александра I уже достаточно оцененный современниками как литератор, он назначается придворным историографом с пенсией в 2000 тысячи рублей для создания сочинения об истории российской империи, перед ним открыты все доступы к архивам и библиотекам. Кроме этого случается счастливое событие в личной жизни. После трагической первой женитьбы, потеряв спутницу после первого года совместной жизни, он женится на внебрачной дочери А.И. Вяземского Екатерине Андреевне Колывановой.

Поселившись в подмосковной усадьбе князей Вяземских, Николай Карамзин приступает к главному делу своей жизни - написанию «Истории государства Российского». Суета придворного мира и общественной суматохи не мешают ему нисколько, а в жене он находит преданного друга, заботливую мать и помощника в поисках исторических источников для «Истории». По воспоминаниям князя Андрея Вяземского, члена Арзамасского кружка, и друга А.С.Пушкина «в кабинете его не было шкапов, кресел, диванов, этажерок...письменным столом его был тот, который первым попадётся ему на глаза». Работа, одна только работа занимала всё его время. Без помощников и переписчиков в одиночку трудился не молодой уже писатель, не щадя сил и здоровья. Жестокий распорядок дня, подъем ранним утром, небольшая прогулка, завтрак и работа, в жертву которой иногда приносились и обед, и ужин.

В тридцать восемь лет Карамзину пришлось в очень короткие сроки стать специалистом в генеалогии, геральдике, исторической метрологии, палеографии, сфрагистике, хронологии, вдобавок ко всему древние письмена требовали знания старославянского и греческого языков, как и многих восточных. Ему помогали друзья, привозившие возами письма документы и летописи в усадьбу. Активную помощь оказывали П.М. Строев, А.Н. Мусин-Пушкин, Н.П. Румянцев. В 1816 голу вышли первые восемь книг, в 1821 году выходит девятый, а в 1824 - десятый и одиннадцатый. Заключительный том двенадцатый выпускали друзья.

В мае 1826 года великий литератор и историк скончался. В Остафьеве буйно цвела сирень, и звон погребальных колоколов заглушал разухабистые переливы соловьиных трелей. «Орешек» не сдавался и после смерти. Критика на все лады упражнялась в соревновательном порыве друг с другом. «Историю» ругали талантливо и жестоко. Называли подлою, ненаучною, и попросту неинтересною. Но «История» выдержала времена и годы, и суровый потомков суд. История такова, каков историк. Что вкладывает автор в ткань исторических событий - таким и выходит труд из-под его пера. Льстивые дифирамбы украшателей хода событий или беспристрастная оценка подлости и восхищение подвигом. А.С.Пушкин назвал труды Карамзина «подвигом частного человека». Первые восемь томов были раскуплены в обществе по свидетельству Пушкина за месяц. «Пример единственный в нашей земле. Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка Коломбом».

Крайне высоко оценивая труд историка, великий Пушкин констатирует: «У нас никто не в состоянии исследовать огромное создание Карамзина». Подчёркивает самоотверженность труда, состоявшую в том, что в годах, когда многие позволяют себе почивать на лаврах и когда «круг образования и познаний давно окончен», он взял на себя тяжкий труд, ссылаясь на достоверные источники создать «Историю» со «всею верностию историка», - обозначая труд Карамзина как подвиг честного человека.

Безвестный малограмотный слуга, лакей допустил оговорку, сказав «Граф Истории», определив тем самым с необыкновенной точностью аристократичность и благородство автора «Истории», как самого лучшего творца, создавшего великий исторический труд.

Взгляд на Карамзина как на литератора

"Петр Россам дал тела, Екатерина - душу". Этот известный стих, определял взаимосвязь двух главных творцов русской цивилизации. Примерно то же можно сказать и о создателях русской литературы: Ломоносове и Карамзине. Ломоносов сделал материал, из которого создается литература; а Карамзин вдохнул в этот материал живую душу, сделав так, что печатное слово стало отчасти руководителем и выразителем духовной жизни для русского общества. По словам Белинского, Карамзиным была создана русская публика, которой не было до него, были созданы читатели - без читателей литература невозможна, соответственно, можно смело сказать, что в современном своем значении, литература родилась у нас в эпоху Карамзина, и родилась она именно благодаря его незаурядному таланту, знаниям, тонкому вкусу и энергии.

Карамзин не поэт: у него практически отсутствует творческая фантазия, односторонний вкус; проводимые им идеи, не отличались оригинальностью и глубиной; своим великим значением он больше всего обязан любви к литературе и гуманным наукам. Его подготовка была лишена солидных основ, была весьма широка, но не совсем правильна; он "больше читал, чем учился" - по утверждению Грота.

Серьезное развитие Карамзина начинается тогда, когда он попал под влияние Дружеского общества. Филантропические стремления, глубочайшее религиозное чувство, которое он унаследовал от матери, платонические чувства любви к свободе, братству, равенству - с одной стороны... И полностью-смиренное подчинение и повиновение властям - с другой, преклонение пред европейской культурой и патриотизм, высочайшее уважение просвещению и всех его видам. Но, в это же время, не расположенность к галломании и бурная реакция против скептического, холодного взгляда на жизнь, против саркастического неверия, влечение к детальному изучению памятников старины, мечтательная гуманность - все это Карамзин позаимствовал от Новикова с сотоварищами. На примере Новикова, Карамзин осознал, что даже и не находясь на государственной службе, можно постоянно приносить пользу отечеству, и начертал для этого программу своей собственной жизни.

Влияние А. Петрова и, очевидно, немецкого поэта Ленца, сложило литературные вкусы для Карамзина, которые были огромным шагом вперед по сравнению со взглядами старших его современников. Ориентируясь на воззрение Руссо на права сердца и прелести "состояния природы", Карамзин, следом за Гердером, требует, прежде всего, от поэзии искренности, живости и оригинальности. Шекспир, Гомер, Оссиан в его глазах являются величайшими поэтами; а ново-классическая поэзия не трогает его души и кажется ему немного холодной; в его глазах Вольтер - всего лишь "знаменитый софист"; его симпатию возбуждают простодушные народные песни.

"Детское чтение" Карамзина выражает принцип гуманной педагогики, введенной в обиход "Эмилем" Руссо, и вполне совпадает со взглядами членов Дружеского общества. На протяжении этого времени вырабатывается постепенно его литературный язык, который больше всего способствовал великой реформе. Делая перевод "Юлия Цезаря" (Шекспир), он еще использует сложную славянскую речь, но Петров подсмеивался над "долгосложно-протяжнопарящими" такими славянскими словами, и в "Детском чтении" одной из главных целей Карамзина, было писать языком разговорным и легким, а также избегать латинско-немецкой конструкции и "славянщины".

Вскоре, после того как Карамзин уехал за границу, он начинает пробовать себя в стихотворстве. Ему тяжело давалась рифма, а в его стихах отсутствовало, так называемо,е парение, но и здесь даже слог его прост и ясен; он обладал умением находить новые в русской литературе темы, заимствовать у немцев красивые и оригинальные размеры. Его "Осень", его "Граф Гваринос", написанный в 1789 г., который был первообразом баллад Жуковского - в свое время всех поражал изяществом и необыкновенной простотой.

Для истории русского просвещения, огромной важностью обладало творение Карамзина "Письма русского путешественника", явившиеся результатом его поездки за границу. По мнению Буслаева, многочисленные читатели этого творения воспитывались на современных идеях европейской цивилизации, созревали вместе с молодым русским путешественником, учились мечтать прекрасными его мечтами, переживать благородными его чувствами. По подсчетам Галахова, в письмах из Швейцарии и Германии известия научно-литературной направленности занимают более четверти, а если из парижских писем исключить искусство, театр и науку, останется намного меньше половины. Карамзин отмечал, что письма писались "как случалось", "на лоскутках карандашом", "дорогой"; но между тем оказалось, что они включают немало литературных заимствований - это значит, они написаны хоть отчасти "в тишине кабинетов". Но, все-таки, значительную часть материалов, он действительно записывал "на лоскутках" в дороге.

А вот другое противоречие гораздо существеннее: как ученик Руссо, пылкий друг свободы, готовый преклониться перед Фиеско, он мог так негативно отзываться о тогда происходящих парижских событиях и не хотел видеть в них ничего, кроме обычного бунта, который устроила партия "хищных волков"? Воспитанник Дружеского общества, конечно, не мог проявлять симпатию к открытому восстанию, но и боязливая осторожность тоже играла здесь немаловажную роль: известно, как кардинально Екатерина изменила свое отношение к французской публицистике после 14 июля. Сама тщательность обработки материалов в апрельском письме 1790 года, свидетельствует, очевидно, о том, что творения в восхваление старых порядков во Франции были написаны на показ.

Карамзин усердно поработал за границей (выучился по-английски, между прочим); укрепилась его любовь к литературе, и сразу, по возвращении на родину, он становится журналистом. Действительно доставлял удовольствие своим читателям его "Московский Журнал", который стал первым русским литературным журналом. Здесь были собраны образцы и театральной, и литературной критики, общепонятно, красиво и очень деликатно изложенные для того времени. Карамзину удалось нашу словесность приспособить к потребностям лучших, более образованных русских людей, и причем обоих полов: до этого, дамы почти не читали русских литературных журналов.

Для написания "Московского Журнала" (также потом и "Вестника Европы") у Карамзина не было сотрудников в современном значении данного слова: ему приятели присылали свои стихотворения, бывало, что очень ценные (здесь появилось в 1791 году "Видение Мурзы" Державина, "Модная жена" и известная песня "Стонет сизый голубочек" Дмитриева, пьесы Нелединского-Мелецкого, Хераскова и других), поэтому все отделы в журнале ему приходилось наполнять самому. Это было возможным только благодаря тому, что из-за границы он привез огромный портфель, который был наполнен подражаниями и переводами. Вскоре, в этом журнале появляются две известные повести Карамзина: "Наталья, боярская дочь" и "Бедная Лиза", которые наиболее ярко выражали его сентиментализм. Особенно огромным успехом пользовалась последняя: многие стихотворцы прославляли Карамзина и сочиняли усердно элегии праху бедной Лизы.

Появились, естественно, и эпиграммы. Его сентиментализм истекал из откровенной его симпатии к школе литературы, которая возникла на Западе в то время, а также из его условий развития и природных наклонностей. Автор откровенно говорит в "Бедной Лизе", что он "любит только предметы, заставляющие проливать слезы тяжелой скорби и трогают сердце". Удивительно, что в этой повести, нет ничего русского, кроме как местности; но, все же, яркое стремление публики обладать поэзией, сближенной с жизнью, пока полностью удовлетворялось даже и этим немногим. В повести отсутствуют характеры, но очень много чувства, а самое главное - она всем своим тоном рассказа затрагивала душу и погружала читателей в такое настроение, в котором представлялся им автор.

Сейчас "Бедная Лиза" выглядит фальшивой и холодной, но, все же она является первым звеном той цепочки, которая тянется до "Униженных и оскорбленных" Достоевского. Русская литература как раз с "Бедной Лизы" принимает то филантропическое направление, которое описывает Киреевский. Подражателями слезливый тон Карамзина был доведен до крайности, которой он совсем не сочувствовал: так, уже в 1797 году (предисловие 2-й книги "Аонид") Карамзин советует не говорить беспрерывно о слезах, такой способ трогать часто очень не надежен.

Первым опытом сентиментальной идеализации российского прошлого является повесть "Наталья, боярская дочь". Эта повесть для истории развития Карамзина стала первым и робким шагом будущего автора шедевра "История Государства Российского". Значительным успехом пользовался "Московский Журнал" по тому времени (уже в первый год он имел 300 "субскрибентов"; вследствие чего потом понадобилось и второе его издание). Но особо широкой известности Карамзин достиг в 1794 году, - он собрал из журнала все статьи и перепечатал в отдельном сборнике: "Мои безделки". После этого, его значение, как литературного реформатора, полностью ясно: большая публика его только и читает, немногочисленные любители словесности называют его лучшим прозаиком. В то время в России мыслящие люди жили так плохо, что, по мнению Карамзина, остервенение против злоупотреблений власти, иногда заглушало голос личной осторожности (из "Записки о древней и новой России").

Карамзин хотел покинуть литературу При Павле I и искал душевного покоя в чтении старинных книг и изучении итальянского языка. А когда царствовать начал Александра I, Карамзин, который все еще оставался литератором, занял очень высокое положение, став не только "певцом Александра" в таком же смысле, как "певцом Екатерины" был Державин, но и проявился влиятельным публицистом, к которому прислушивалось и общество, и правительство.

Таким же прекрасным на то время литературно-художественным изданием, как и "Московский Журнал", выражавшим, кроме того, умеренно-либеральные взгляды, стал "Вестник Европы". Как и прежде, Карамзину доводится работать почти в одиночку; а чтобы его имя не сильно пестрило в читательских глазах, он вынужден изобретать множество псевдонимов. "Вестник Европы" свое название заслужил рядом интересных статей о европейской политической и умственной жизни и множеством удачно выбранных переводов (в выписке для редакции Карамзина, было двенадцать лучших иностранных журналов).

Из всех художественных произведений, которые Карамзиным были опубликованы в «Вестнике Европы», в качестве наиболее значимых выделяется автобиография повесть под названием «Рыцарь нашего времени», где ярко отражается Жан-Поль Рихтер, а также историческая повесть, получившая название «Марфа Посадница». Карамзин в руководящих статьях издания высказывает «приятные желания, надежды и виды текущего времени», которые разделялись лучшей составляющей общества того времени. Как стало понятно, революция, угрожающая поглотить свободу и цивилизацию, им принесла громадную пользу, так как государи стали вместо осуждения рассудка на безмолвие, его пытаться склонить на собственную сторону. Они стали реально осознавать значимость союза с наилучшими умами, уважать мнение общества и стараться приобрести любовь народа ликвидацией злоупотреблений.

Если рассматривать отношение Карамзина к России, то он для всех без исключения сословий желает образования, а главное, для народа грамотности («Учреждение на селе школ, несомненно, более полезно, чем лицеев, являясь настоящим учреждением народа, истиной основой просвещения государства»). Он грезил мечтой относительно научного проникновения в высшие слои общества. Карамзин просвещение определяет в виде палладиума благонравия, под которым он подразумевает проявление в общественной и частной жизнедеятельности всех наилучших сторон природы человека и совладение с инстинктами эгоизма. С целью преподношения собственных идей обществу, Карамзин использует форму повести «Моей Исповеди», где он явно обличает всю нелепость светского воспитания, предоставляемого аристократии, и оказываемые ее милости несправедливости.

Наиболее слабая сторона Карамзина, как публициста, это его восприятие крепостного права. Как говаривал Н. И. Тургенев, он по данному вопросу буквально скользит, а в одном из своих произведений он открыто выражается против того, чтобы крестьянам предоставить возможность самостоятельного ведения собственного хозяйства, при условиях соответствующего времени. В «Вестнике Европы» отдела критики фактически не существует. Карамзин не особо высокого мнения относительно политики, как то проявлялось ранее, а для российской, бедной еще литературы, он ее считает простой роскошью. Если быть точным, то «Вестник Европы» по многим показателям отличается от «Русского путешественника».

Карамзин перестает преклоняться Западу и понимает, что и народу, и отдельному человеку не пристало постоянно находиться в качестве ученика - он больше значения стал придавать самосознанию нации и напрочь отвергает мысль, «что народное, не столь важно, как человеческое». В этот период Шишков приступает к противодействию Карамзину и его сторонникам, объявляя литературную войну, осмыслившую и полностью укрепившую реформу Карамзина в русском языке и в некоторой степени в самом движении русскоязычной словесности.

В годы юности Карамзин в качестве своего преподавателя литературного слога признавал Петрова, явного противника славянизма. В 1801 году им было высказано убеждение, что исключительно начиная с его времени, в слоге русском стала заметной приятность, которую французы называют не иначе, как elegance. Несколько позднее, по наступлению 1803 года, относительно литературного слога он стал выражаться следующим образом: «русскому кандидату в авторы, недовольному книгами, необходимо их полностью прикрыть и начать вслушиваться в разговоры вокруг себя, дабы в совершенстве познать язык. Но тут находит проявление очередная проблема, так как у нас в наилучших домах стараются говорить по-французски. Что остается автору делать в такой ситуации? Сочинять выражения, придумывать, осуществлять наилучший выбор словоформ и просто слов».

Шишков восстает против любых новшеств, и стоит отметить, что в примеры черпает и у крайне неумелых почитателей Карамзина. Он резко отделяет литературный язык, с его троицей стилей и внушительным славянским компонентом. В ответ Карамзин не принимает вызов, но его в этом деле заменил Дашков, Каченовский и Макаров, которые и стали теснить Шишкова, не обращая внимания на поддержку академии России и на основание, призванное оказать содействие его делу «Беседы почитателей словесности России».

Противостояние можно уверенно считать завершенным с момента основания Арзамаса, когда в 1818 году Карамзин поступил в Академию. В собственной вступительной речи, им была высказана светлая мысль относительно того, что «академии не изобретают слова, а рождаются они совместно с мыслями». Пушкин говорил, что Карамзин сумел освободить язык от чужеродного ига и возвратить ему причитающуюся свободу, обращая его к истинным источникам слова народа. Данный истинный или же живой элемент, заключен в ограниченности периодов, в самой конструкции разговора и внушительном числе новоявленных слов, к которым относятся такие, как: промышленность, трогательный, занимательный, сосредоточить, оказывать влияние, катастрофа, будущность, гармония, сцена, моральный, эпоха, эстетический и прочие.

Карамзин, трудясь над историей, осознал сильные языковые стороны, и смог в обиход добавить множество сильных и привлекательных выражений. Когда происходил сбор материала для создания «Истории», Карамзиным была оказана громадная услуга в области изучения русской литературы древности. Срезневский говорил: «Относительно многих древних памятников именно Карамзин сказал первое слово, и не про одно слово не было сказано зря или же без критики. «Поучение Мономаха», «Слово о Полку Игореве» и громадное число прочих произведений древнерусской литературы стало известно читателям благодаря трудам Карамзина, а в частности, его произведения - «История Российского Государства».

Карамзин в 1811 году отвлекся от собственного основополагающего труда для создания небезызвестной записки, получившей название «О новой и древней России в ее гражданском и политическом отношении». Она была издана в Берлине, совместно с запиской о Польше в 1861 году и в 1870 году. Панегиристы Карамзина считают эту работу величайшим гражданским подвигом, в то время как другие возвели ее в степень крайнего проявления фатализма, который обладает серьезной склонностью к обскурантизму. Высказывается по этому поводу и Барон Корф, который считает, что данная записка не является изложением частных мыслей Карамзина, а представляет собой искусную компиляцию всего, что он только мог рядом с собой услышать.

Невозможно не обратить внимания на явно прослеживающиеся противоречия между различными позициями записки и либерально-гуманными мыслями, высказываемыми Карамзиным. В частности, это отлично прослеживается в «Похвальном историческом слове Екатерине» (1802) и прочих литературных и публицистических его произведениях. Записка, идентично поданному Александру I «Мнению русского гражданина» относительно Польши, свидетельствует об определенном гражданском авторском мужестве, так как на основании присутствующего здесь откровенно-резкого тона, должно было проявиться недовольство государя. Между тем, смелость Карамзина никто ему в вину не поставил, так как все выражения имели основании в виде безграничного уважения к абсолютной власти.

Мнения относительно результативности работы Карамзина существенно разнились при его жизни, и их невозможно даже в настоящее время привести к единому знаменателю. Его почитатели еще в период с 1978 и по 1800 годы возводили его в ранг великого писателя и размещали в сборниках рядом с Державиным и Ломоносовым. Противники же его уже в 1810 году выступали с заверениями, что в собственных сочинениях он разливает якобинский яд вольнодумия, и в то же время является проповедником безначалия и безбожия.

Пушкин его признавал в качестве великого писателя, благородного патриота и великолепной души человека. Он ставил его в пример себе в твердом отношении к критике, и негодовал по поводу нападений на его историю и прохладу статей после его кончины.

Гоголь уже по наступлению 1846 года о нем говорил: «Карамзин собой являет нечто необыкновенное. Трудно найти еще такого писателя, о ком можно было бы уверенно сказать, что долг он свой исполнил без остатка, не закопал чего-либо в землю, а на предоставленные ему таланты ответил равноценным возвратом.

Кардинально отличается от Гоголя мнение Белинского, который полагает, что Карамзин мог бы сделать значительно больше, чем у него получилось сделать в реальности. Между тем, благодетельное и громадное влияние Карамзина на становление русского языка и литературной формы, все признают единогласно.

Письма и сочинения Карамзина

Наиболее точными и полными его изданиями считаются «Переводы» (третье издание, 1835) и «Сочинения» (5-ое издание, 1848 год и четвертое издание 1834-35). Многочисленно перепечатанная «Бедная Лиза». Неоднократное переиздание избранных участков «Писем русского путешественника». Наилучшие издания: «История Российского Государства». Некоторые из томов такого издания, как «Дешевая библиотека» Суворина. «Письма к А. Ф. Малиновскому от Карамзина» (издание 1860 «Общества почитателей Словесности России). Самый важный из писем Карамзина к Дмитриеву, который издал Грот и Пекарский в 1866 году к юбилею Карамзина. По аналогичному поводу появилась книга Погодина, получившая название «Карамзин по своим письмам, сочинениям и откликам современников». Письма к Кривцову («приложение, «Отчет публичной Императорской библиотеки»). Письма князю Вяземскому («Новизна и Старина» (1897)). К Тургеневу («Русская старина»). Переписка с Императором («Русский архив», I, 1906). Из трудов Карамзина: «Новизна и Старина», вторая книга 1898; «Записка о новой и древней России» (1914, Петербург»). II. Статьи и исследования о Карамзине: «Биографический русский словарь» - Бестужев-Рюмин; «Карамзин как автор Писем путешественника из России» - Сиповский; «Труды и жизнь Погодина» - Барсуков; «Очерки по истории просвещения и русской литературы» - Булич; «Карамзин историк» - Иконников; «Основные направления исторической русской мысли» - Милюков; «Речь о Карамзине» - Платонов и много-много других.