Довлатов Сергей Донатович

Известный советский журналист и прозаик, представитель третьей волны эмиграции, Сергей Донатович Довлатов (настоящая фамилия - Мечик) родился в Уфе 3 сентября 1941 года. С 1944 года семья жила в Ленинграде, и там же будущий писатель получал образование. Он был отчислен из Ленинградского университета со второго курса, оказался в армии и служил охранником в лагерях АССР Коми. Вернувшись из армии, он стал работать корреспондентом в газете «За кадры верфям» Ленинградского института кораблестроения, потом уехал в Эстонию, где работал в газетах «Вечерний Таллинн» и «Советская Эстония». Довлатов также писал рецензии для журналов «Нева» и «Звезда».

Его проза не издавалась в СССР, и в 1978 году писатель эмигрировал сначала в Вену, а затем - в США, где вместе с единомышленниками создал русскоязычную газету «Новый американец», тираж которой достиг 11 000 экземпляров, и в 1980-82 гг. занимал пост главного редактора. Проза Довлатова получила широкое признание в США, где ее публиковали в самых известных журналах и газетах. Довлатов - второй после Набокова русский писатель, который печатался в «Нью-Йоркере».

После смерти Довлатова в России в течение пяти дней сдали в набор его книгу «Заповедник», которая стала первым изданным на родине значительным произведением Довлатова. Другие его значимые произведения, такие как «Зона», написанная в1964-82 гг., «Записные книжки» и «Соло на ундервуде» 1980 года, «Компромисс» 1981 года, «Наши» 1983 года и другие, были изданы в России позднее.

В основу каждого своего произведения Довлатов заложил факты и события собственной биографии. Так, «Зона» - это по сути записки надзирателя лагеря, обязанности которого он выполнял в лагере. «Компромисс» описывает эстонский период жизни писателя, его журналистскую деятельность, а «Заповедник» в горьком и ироничном тоне повествует об опыте работы Довлатова в Пушкинских Горах. «Наши» - эпос о семействе Довлатовых, «Чемодан» - воспоминания о проведенной в Ленинграде юности и история вывезенных за границу вещей, «Ремесло» же - заметки от лица «литературного неудачника». Вместе с тем, его книги сложно назвать документальными. В них писатель создает собственный жанр, названный им «псевдодокументалистикой», отличительной особенностью которой является стремление автора воссоздать «ощущение реальности» и узнаваемые ситуации, а не написать документальное произведение. В новеллах Довлатова прекрасно передано мироощущение и стиль жизни «шестидесятников», атмосфера богемных собраний на кухнях Москвы и Ленинграда, порой абсурдная советская действительность и злоключения эмигрантов из СССР в США.

Довлатов называл себя не писателем, а рассказчиком. Он хотел просто говорить о жизни людей, не прибегая к морализаторству, которое было, по его мнению, свойственно прозаикам, или назидательности и просветительскому тону, характерным для писателей вообще (Довлатов говорил, что первые говорят о том, как люди «должны жить», вторые - о том, «ради чего» живут люди). Он отмечал в русской литературе такие черты, как тяга к интеллектуальной трактовке действительности и свойственное религии намерение «воспитать народ». Становясь именно рассказчиком, Довлатов, таким образом, порывает с этой традицией и открещивается от намерения решать нравственно-этические задачи. Литературу он всегда ценил за способность увлечь, вызвать радость или повергнуть в печаль, и ценил ее как хороший текст, а не источник глубинной мудрости и ответов на вечные вопросы.

Будучи автором, Довлатов получал удовольствие от процесса рассказывания, не стремясь придать словам некую идейную функцию (что, по его мнению, может обернуться бессмысленным и неосязаемым текстом). Именно поэтому он во многом предпочитал зарубежную литературу русской: он высоко ценил Хемингуэя и Фолкнера, и куда меньше - Толстого и Достоевского. Следуя традиции американской прозы, он соединял в циклы свои новеллы, каждая из которых оставалась самостоятельным произведением. Такая структура позволяла дополнить и видоизменять циклы, которые, будучи составленными из самостоятельных частей целым, приобретали при этом новые оттенки и звучания.

Тем не менее, Довлатов вкладывал в свои произведения некий нравственный смысл и видел его в восстановлении нормы. Он создавал тексты, оставляющие у читателя ощущение нормы, в противовес крепнувшему в литературе того периода ощущению приближения абсурда происходящего, когда чем-то нормальным и повсеместным становится безумие. Он сообщил об этом в интервью Джону Глэду, американскому исследователю русскоязычной литературы. «Безумие становится нормой. Норма вызывает ощущение чуда», - написал он в «Заповедника». Касаясь в своих произведениях абсурдных ситуаций и живописуя нелепые обстоятельства и случайности, Довлатов делал это вовсе не из любви к абсурду. Скорее напротив, писатель использовал все это в качестве художественных приемов, призванных подчеркнуть присущее его герою чувство естественного, нормального, гармоничного. От крайностей и сложностей, от противоречий он идет к однозначной простоте. В «Зоне» герой Довлатова понимает, что всю свою сознательную жизнь он шел к «вершинам банальности», до которых добрался лишь с тем, чтобы понять то, что ему «внушали с детства».

Язык Довлатова подчинен задаче писателя «восстановить норму». Довлатов - минималист и мастер сверхкороткой формы. Его рассказы, бытовые зарисовки, афоризмы и анекдоты отличаются потрясающей лаконичностью стиля, вниманием к деталям и разговорной интонацией.

Основное средство раскрытия характеров героев - виртуозно построенные диалоги, которых в довлатовской прозе намного больше, чем драматических коллизий. «Сложное в литературе доступнее простого», - нередко говорил писатель. Довлатов в своих произведениях «Зона», «Заповедник» и «Чемодан» настойчиво возвращает слову его изначальное, нередко утраченное значение. Он кропотливо работает над простотой и ясностью фраз, подвергая каждый свой текст колоссальной работе и являя своим читателям новые свидетельства своего неоспоримого мастерства. Поэтому П. Вайль и А. Генис говорили о нем как о «трубадуре отточенной банальности». Известно, к примеру, что Довлатов каждое предложение старался строить так, чтобы оно не только не было перегружено сложными конструкциями, но и не содержало слов, начинающихся на одну и ту же букву.

Заняв позицию рассказчика, Довлатов ушел от оценочности суждений. Он обладал беспощадным зрением, но не выносил своим героям приговора, не давал их поступкам и отношениям этической оценки. Самые разные герои, будь то заключенный или охранник, праведник или злодей, оказываются в равных правах, а зло в художественном пространстве произведений писателя порождается трагичностью жизни и ходом вещей, «определяется конъюнктурой», функцией и спросом его носителя, а также фактором случайности. Рассказчик снисходителен, и среди его разнообразных чувств - главным всегда оказывается любовь.

Юмор и абсурд, трагизм и комизм тесно переплетаются в довлатовской писательской манере. Литературовед А. Арьев писал, что художественной мыслью Довлатова является стремление рассказать о странной жизни героев - как они «печально смеются» и «смешно печалятся».

В сборнике рассказов «Зона» Довлатов изображает мир, в котором правят абсурд и насилие. Драки не на жизнь, а на смерть, голод, жестокость, когда жизнь человека могла быть оценена в пачку чая - все это изложено в записках тюремного надзирателя. Однако Довлатов в своей книге, как ни странно, все же отказывается от лагерной темы, изображая, в первую очередь, не тюрьму и заключенных, а людей и их жизнь. В сравнении с опубликованными в тот же период («Зона» писалась с 1964 года) книгами Солженицына и Шаламова (то есть, с «Одним днем Ивана Денисовича» и «Колымскими рассказами») книга Довлатова не эксплуатирует экзотический для большинства обывателей материал. Он акцентирует внимание не на чудовищных подробностях лагерного или армейского быта, а на повсеместно характерных пропорциях зла и добра, радости и горя. Лагерь выступает своеобразной моделью государства, мира и человеческих отношений. Противоречия и парадоксы, свойственные жизни вообще, концентрируются в условиях замкнутого пространства лагеря.

Надзиратель Довлатова - такой же попавший в неприятные жизненные обстоятельства человек, как и зависящий от него заключенный. Автор, не пользуясь сложившимися в литературе стереотипами, согласно которым заключенный - или страдалец, или исчадие ада, а охранник или полицейский - либо злодей, либо злодей, создает уравненные образы и тех, и других. Довлатов характеризует обе стороны, и заключенных и охранников, как две части единого «бездушного мира», где говорят на «приблатненном языке», поют одни и те же песни и терпят одинаковые лишения. «Мы были очень похожи и даже - взаимозаменяемы». Любой заключенный мог стать охранником и наоборот.

В «Заповеднике» Довлатов подчеркивает атмосферу абсурда с помощью многоплановости названия. Главный герой приезжает на заработки в Пушкинский заповедник - клетку для гения, средоточие фальши, «заповедник человеческий нравов», названный именем ссыльного поэта, ставшего всеобщим кумиром. Для героя, все того же Алиханова, надзирателя из «Зоны», разделяющего с Довлатовым общий жизненный опыт, был выбран прототип - Иосиф Бродский, который пытался получить место библиотекаря в Михайловском. В «Заповеднике» своеобразно развивается и пушкинская тема - июнь, проведенный Алихановым в заповеднике, напоминает пушкинскую болдинскую осень, когда впереди лежат ответственные решения, опала, горести семейной жизни, а вокруг - «минное поле жизни». Довлатов уравнивает Алихонова и Пушкина в правах, и таким образом напоминает о человечности пушкинского гения, о трагикомичности ситуации, в которой вдохновенные хранители культа Пушкина глухи к живому таланту. Алиханов разделяет пушкинскую отстраненность в вопросах нравственности и стремление осваивать жизнь, не преодолевая ее. Довлатов видит пафос творчества Пушкина в сочувственном отношении к жизни и ее движению, в том, что тот не стремился записать себя ни в одно общественное движение и, общаясь с самыми разными людьми и будучи открытым для многих идей, не отвергал ни одного проявления жизни. По мнению Довлатова, литература Пушкина была выше нравственности, побеждала и даже заменяла ее.

Сборник «Компромисс» повествует об опыте Довлатова, как журналиста, и об эстонском периоде его биографии. Герой Довлатова и сам автор делают выбор между двумя полярными взглядами на мир: оптимистичным и потому лживым, а также реалистичным взглядом на жизнь со всей ее ущербностью и абсурдностью. Журналистские материалы, вошедшие в книгу, не имеют с действительностью ничего общего, как показано в комментариях. Довлатов приглашает читателей за кулисы журналистской деятельности, показывает истинную суть вещей, скрытую за обманчиво спокойным и благостным фасадом.

В «Иностранке» Довлатов становится летописцем эмиграции и показывает существование эмигрантов в ироническом ключе. На 108-й улице района Квинс в Нью-Йорке, описанной в книге, живут не просто русские эмигранты, а шаржи на них. «Чемодан» тоже затрагивает тему эмиграции и являет читателям образы ленинградской юности Довлатова, повествует о человеке, который не смог состояться ни в одной из выбранных профессий. В каждом рассказе сборника говорится о сложных ситуациях, жизненном выборе, но при всем драматизме происходящего автор каждый раз «собирает чемодан» - символ кочевой жизни эмигранта. Довлатов вновь отказывается от глобализма и провозглашает ценность для каждого человека «житейской мелочи», которую он сможет носить с собой.

24 августа 1990 года Сергей Донатович Довлатов умер в Нью-Йорке. Его творчество удивительным образом сочетает в себе отказ от оценочных суждений, от морально-нравственных выводов и инвектив с гротесковым мироощущением, в целом не характерным для русской литературы. В настоящее время Довлатов популярен как за рубежом, так и в России, и его проза переведена на многие языки мира, включая основные европейские и японский.